В шесть часов утра, проведя ночь в бесконечном самобичевании («Не надо было пускать его гулять в дождь!» — «Это я виноват, я слишком его кутаю на ночь»), Барни позвонил Адаму Перри, самому уважаемому педиатру Нью-Йорка.

— Привезите его на обследование. Посмотрим, что там не так, — предложил тот.

За двадцать четыре часа Гарри Ливингстон переместился из песочницы в больничную палату. Налицо были признаки патологии. Но какой? Сестры делали бесконечные анализы крови («Пожалуйста, не надо иголок, тетя!» — хныкал малыш), а если Лора оказывалась недовольна результатом очередного исследования, его немедленно повторяли.

— Это все для того, чтобы ты поправился, солнышко, — пыталась она успокоить мальчика.

— Мне здесь не нравится. Я хочу домой!

На что Барни, исполнявший роль безмолвного свидетеля, сказал:

— Домой мы все хотим.

Врачи установили, что из-за увеличенной селезенки у Гарри анемия и тромбоцитопения, то есть пониженное содержание тромбоцитов в крови. Возникла опасность разрыва селезенки.

Теперь в палату Гарри и обратно непрерывным потоком шли специалисты. Среди них были высокие, низкие, толстые и тонкие. Одно объединяло их — все выходили из палаты, пожимая плечами.

Лора и доктор Перри сломали голову над диагнозом. В конце концов Перри заявил:

— Послушайте, Лора, поскольку вы тоже врач, я могу быть с вами откровенен. Я не знаю, что с ним такое. И не знаю, как это лечить. Одно могу сказать: если это будет прогрессировать…

Барни, как мог, старался не запускать своих самых тяжелых больных, но каждую свободную минуту проводил либо у Гарри, либо в медицинской библиотеке, штудируя книжки по детским болезням.

Каждый день звонил Уоррен и спрашивал, могут ли они с Банни чем-то помочь.

— Да, — отвечал Барни. — Только не обижайся, Уоррен, — пожалуйста, оставь нас в покое, мы сами справимся. — И добавил: — И маме ничего не говори.

Они с Лорой ночевали в клинике. Но это был не сон — спать они были не в состоянии. Казалось, с каждым часом состояние их сына ухудшается. Если уснуть, горестно объявила Лора, это будет означать упустить какой-то час из жизни Гарри. Вернее, не какой-то, а целый час!

И они бодрствовали, изучая кипы бумаг и пытаясь найти что-то общее в отчетах разных специалистов, осматривавших Гарри.

— Должен быть какой-то ключ! — твердил Барни. — Какой-то общий знаменатель.

Лора с отчаянием во взоре повернулась к нему и сказала:

— Барни, надо смотреть правде в глаза. Даже если мы узнаем диагноз, это может оказаться слишком поздно.

— Нет, Кастельяно, нет! — с тихой злостью ответил он. — Иди и постарайся уснуть. А я сяду за больничный компьютер и попробую выудить что-нибудь из Национальной медицинской библиотеки. Думаю, что в такой час никто не рвется за клавиатуру.

Он вышел, а Лора погрузилась в тревожный полусон, который не приносил ни облегчения, ни отдыха.

Следующее, что она помнила, был небритый Барни, склонившийся над ее постелью. В руках он держал компьютерную распечатку.

— Я знаю, что с ним, — мрачно объявил он.

— Точно?

Он кивнул:

— Да здравствует кибернетика. Теперь я точно знаю, от чего умрет наш сын.

Она села, потянулась к очкам и взяла у него листок.

— Не трудись, Лора, я тебе все сам скажу. Это называется «синдром Рива — Страсбургера».

— Никогда не слышала.

— Впервые он был открыт в конце девятнадцатого века какими-то лондонскими врачами. Это нарушение липидного обмена, которое ведет к поражению миелиновой оболочки нервного волокна.

— Господи, Барн, я позвоню Перри домой…

— Лора, спешить некуда, — устало возразил он. — Никуда спешить не нужно.

— Это еще почему? Чем это лечится? Что тебе компьютер выдал?

— Вот, пожалуйста. Пересадка костного мозга, пересадка печени, противолейкемическая химиотерапия. Великолепный набор вариантов.

Он помолчал, чувствуя ком в горле, потом сказал:

— И ничто не поможет. Науке неизвестны случаи выживания таких детей.

При этих словах он выдернул у нее бумаги.

— Это еще что такое? — удивилась она.

— Нечего тут читать. Плохи дела. Затронуты все ключевые органы. Да уж, ничего не скажешь, повезло так повезло.

Лора в рыданиях упала ему на грудь.

* * *

Адам Перри прибыл около семи, изучил добытую Барни информацию и, переварив, насколько можно, отчеты разных специалистов, сделал заключение: у Гарри действительно СРС.

— Хотя, — признался он, — должен сказать, что не знаю, каков будет прогноз.

Лора тихо ответила за него:

— Я вам подскажу: Гарри осталось жить несколько недель.

— Нет, черт возьми! — воскликнул Барни. — Мы должны найти выход. Мы должны перебрать всех врачей, всех народных целителей — мне все равно, кто это будет. Пока Гарри дышит, мы будем бороться. Я еду в офис и сделаю несколько звонков. А ты, Лора, позвони тому парню, у которого работала в детской больнице.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

Лора вернулась в отведенную им комнатку и стала звонить. Сначала профессору педиатрии из Гарварда.

— СРС? — изумился он.

— Да, профессор, — тихо ответила Лора.

— Господи, я за всю жизнь не встречал ни одного случая! Слушайте, можно, я приеду в Нью-Йорк и…

— Конечно.

— А можно, я привезу с собой кого-нибудь из своих ординаторов? Для них это будет единственная возможность увидеть это заболевание своими глазами.

Лора бросила трубку. И позвонила Дейну Оливеру из Национального института здравоохранения. Она попросила его проверить все показатели. Здесь ее ждало не только утешение, но и некоторое разъяснение.

— Лора, есть способ найти лечение, во всяком случае — теоретический.

«Мне не теория нужна, Дейн», — мучительно подумала она, но заставила себя дослушать.

— Образование аномального миелина вызвано отсутствием одного-единственного фермента.

— Я знаю, знаю, — нетерпеливо перебила она. — Арил-сульфатазы Б.

— Следовательно, задача ясна. Нужно восстановить в организме этот фермент. Насколько мне представляется, есть три способа это сделать.

— Какие? — выдохнула она.

— Первый — пересадить гистосовместимые фибробласты кожи. Но это потребует времени, ведь придется искать донора.

— А известны случаи, когда это помогало?

— Этого еще никто не применял.